Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов

принципиально важное напутствие сотоварищам по писательскому делу: «Современный литератор должен понимать это и нести ответственность перед своим народом за каждую свою строчку. Опыт выдающихся писателей — и наших, и всех других стран — доказывает это. Наши коммунистические убеждения подтверждают, что только так, и не иначе, должно служить писательское перо народу, времени, передовой идее».

Предпоследний абзац — прямое слово к литературной молодежи: «Таковые убеждения разделяют и молодые писатели, наша смена. Это внушает мне добрую уверенность в надежности традиций. Я слышал это, к примеру, от участников советско-болгарского клуба творческой молодежи. Они уже дважды побывали у меня».

Выписываю из блокнота с записями несколько страничек — отрывочные, выхваченные из канвы собеседования тех дней. Верю, однако, что и они станут читателям интересными.

И в первый, и во второй день сидел за столом в медицинском кресле на колесах. Увидели на столе — по правую руку — том воспоминаний маршала К. К. Рокоссовского. Спрашиваем: «Читаете?»

— Перечитываю! — А в голосе усмешливая — так понял — укоризна: ну разве мог он позволить себе не прочитать эту книгу раньше?! Добавлю, что при следующем свидании тоже усмотрел, что читал — стол в лекарствах, а сбоку, совсем близко от тонкой, слабой руки «Воспоминания и размышления» Г. К. Жукова.

Вместе с Марией Петровной вспомнил о своей матери, о ее гибели, когда фашисты бомбили Вешенскую. Мария Петровна отметила такую черту ее характера, как упрямство. Кто-то из нас сказал: «Вас ведь тоже трудно переубеждать. Вы тоже упрямый…» Ответил — все с той же прославленной своей лукавинкой: «Нет, если кто меня переубеждает — я сдаюсь, подчиняюсь…»

Заговорил о писательской дискуссии 1934 года, начатой Горьким.

Поведал, как довелось — решительно — побороться против несправедливости, когда попытались ее учинить лично против него в конце 30-х годов.

Не знаю, уместно ли в отчете о свидании с самим Шолоховым выражение — будничный разговор. Но и такой в те часы то и дело вольно, непринужденно возникал. О всяком гутарили, как любил он, вспомним, писать в своих произведениях. Будет, не будет урожай… О мосте через Дон, который строился, чтобы сменить неудобные для станичников разводные понтоны… О недавней рыбалке — он стеснялся рассказывать о ней, как поняли, потому, что возили его не на Дон, а всего-то на пруд, да еще в машине, да и ловилась одна мелочь (он ее выпускал обратно)… Об охоте в былые годы — и он, и Мария Петровна говорили о ней азартно, увлеченно… О московских новостях… О событиях сугубо семейных — в субботу собирались отпраздновать свадьбу внука…

Когда уходили, его секретарь М. В. Коньшин показал на своем столе настоящую груду писем — от читателей, от избирателей, от собратьев по перу, от друзей: «Так каждый день!..»

Новая встреча. Увы, ей суждено было состояться уже не в Вешенской и не в домашней обстановке.

9 января 1984 года. Вечер — палата московской больницы. В палате он, жена Мария Петровна и дочери Светлана и Мария. Михаил Александрович вызвал, чтобы сказать о своем решении выпустить собрание своих сочинений именно в издательстве «Художественная литература». Таким получился в этот день ответ писателя на новогоднюю открытку, в которой к поздравлениям прибавили просьбу — продолжить полувековое сотрудничество и выпустить к его 80-летию в 1985 году это юбилейное издание.

Закончился радостный для издательства деловой разговор. Но, углядев порыв подняться (то и дело мелькала мысль — не утомить бы чрезмерным по времени присутствием), велит не уходить. В больнице, вижу, страшно соскучился без людей с воли — все спрашивает о новостях… Слово за слово — и пошел разговор…

И чтобы стало понятным, как он непринужденно складывался, скажу, что взял да напел — так уж к моменту пришлось — из своей далекой памяти выплывшую частушку павлодарских казаков, что жили на Горькой линии по Иртышу, знаменитой по роману Ивана Шухова (детство там провел).

И вдруг слышу — а говорит с трудом, хрипотой, так истерзан болезнью горла, да еще курит почти без перерыва.

— Праздник у нас… через два дня… Свадьба… шестьдесят лет… Вот когда-а поженились…

И улыбнулся.

Стали сообща гадать, как называть такую свадьбу — золотая ли, бриллиантовая ли…

— Стальная! — сказал кто-то из дочерей безо всяких красивостей, сразу одним этим простым словом обозначая, как прочно прожиты совместные шесть десятилетий.

— Из нержавеющей. — Тут же, в один миг, уточнил он совсем уже тихим голосом. Но придал ему свою знаменитую — шолоховскую! — лукавинку. Это когда все по-прежнему продолжает говориться полностью серьезно, однако — непредугаданно и внезапно — она-то, усмешливая, и рождается: тонкая, но внятная, то добродушная, а то, жди, с ехидцей…

И показалось, что после всего-то двух этих слов даже неизлечимая болезнь пожалела его и отступила — глаза блестели, оживленные и молодые. Напоминал он в такие минуты Суворова из знаменитого старого фильма — маленький, сухонький, с седым завитком на огромном лбу и с живой лукавой усмешкой.

Спрашиваю: «Как же начинали?»

Он промолчал. Мария Петровна ответила — вспомнила суровую после гражданской войны Москву с ее голодными и холодными лишениями:

— Трудно приходилось, когда начинали. Иной раз на целую неделю одна селедка да несколько картошек в чугунке. Гонорары у него пока еще в тот год были редкие да маленькие…

Он внимал Марии Петровне, не перебивая, безотрывно глядел на нее и никого, казалось, вокруг не замечал. Глаза его в те минуты не только слушали — они говорили…

Счастье было видеть это его, как в те мгновения уверовал, влюбленное состояние.

И не ошибся в этой вере. Случилось, оказывается, продолжение всему тому, что услышал в тот день о верном в долгих десятилетиях супружестве Шолоховых. Это продолжение и светло — потому что о любви, и грустно — из-за неотвратимо наступающей беды. Но, слившись, воспринимается узнанное как необыкновенно возвышенные порывы редкостных в наш суровый и рациональный век чувств верного на любовь и верного на благодарность за любовь 79-летнего человека. Вот это продолжение…

11 января. Прямо в больничной палате праздновали юбилей. Гостей, понятно, было немного. Мария Михайловна, младшая дочь писателя, рассказала мне на другой день, как радовался отец гостям и поздравлениям по телефону, телеграммам, даже приветствию из нашего издательства в виде шутливого плакатика.

18 февраля. Вешенская, куда заставил постоянными крепкими просьбами возвратить себя. Утро. Проснулся и обратился к Марии Петровне:

— Мы с тобой уже так стали похожи друг на друга, что мне даже и сон приснился, что для нас, обоих, подседлали одну лошадь…

(Как же хорошо, что писатель Анатолий Калинин запечатлел эти